Всеволод Соловьев вместе с олимпийским чемпионом Александром Легковым для «Матч ТВ» комментировали лыжные гонки на Спартакиаде. А вообще Соловьев – голос лыжного Кубка мира, велогонок на «Евроспорте» и десятков крутых триатлонных стартов.
В Тюмени каждый день Легков и Соловьев брали лыжи и после комментария шли кататься. Александр проезжал порядка 30 км, Всеволод – 20. Поверьте, в 20-градусный мороз и по сложнейшей трассе уровня Кубка мира это серьезно.
Открою секрет: мы знакомы давно, вместе бегали еще за лыжную сборную МГУ в начале нулевых. Точнее, Соловьев бегал по призовым местам, а я ползала в конце протокола. Потом мы много лет не общались, и за эти годы Всеволод успел очень многое:
Каково комментировать Спартакиаду? Кто лучший напарник?
– Тяжело было комментировать Спартакиаду?
– Не сказал бы. Я нормально подготовился: проштудировал, как проходили Спартакиады народов СССР, побеседовал со спортсменами, кто брал много медалей. А там сплошные олимпийские чемпионы: Зимятов, Смирнов, Завьялов, Утробин, Рочев, даже нынешний тренер сборной Юрий Бородавко.
В советские годы это был самый главный старт. Туда ехали даже после успешного чемпионата мира. Но тогда все соревнования по разным видам спорта старались проводить в одном месте, а не как сейчас, в разных городах. В 1982 году на открытии Спартакиады в Красноярске в давке погибло, по разным данным, несколько десятков человек. Это, конечно, печальный факт, но говорит об огромном интересе к этим соревнованиям.
Сейчас на Спартакиаде тоже было любопытно. Спортсмены боролись по-настоящему, считали очки в командном зачете, накал борьбы очень ощущался. Отличный стадион, красивая картинка, единственное, хотелось бы видеть побольше команд в разных комбинезонах. А то когда все в красном, это неудобно для зрителей.
– Тебе приходилось путать спортсменов?
– Конечно. Особенно когда план с коптера, бегут четыре красных комбинезона, номеров сверху не видно… Тогда отличаю либо по технике хода, либо по маркам лыж.
– Вы комментировали вместе с Легковым Кубок мира, теперь вот – Спартакиаду. С ним бывает сложно работать в паре?
– Саша очень эмоциональный, особенно на финальных разборках порой так заводится, что сложно слово вставить. Обычно на контактных гонках он минут за пять до финиша вскакивает и уже не садится. Но это классно, за харизму и эмоции Сашу и любят.
Когда мы начинали вместе комментировать, на Кубке мира в ноябре 2020-го, мне было сложно. Важно было друг друга дополнять, а не пытаться переорать. Но со временем мы притерлись, и сейчас мне с ним, наверное, легче всего из всех напарников. Хотя изначально это было не так.
– По эфирам кажется, что у вас очень хорошие отношения. Ты можешь назвать Легкова другом?
– С моей стороны – да. Мы не особо часто встречаемся вне работы, не ездим вместе отдыхать и тому подобное, но для меня он друг. И кстати, даже Саша этого не помнит, но я уверен, что я и был тем самым человеком, кто взял у него первое телевизионное интервью.
– Ух ты, расскажи?
– Я снимал сюжет для «НТВ-Плюс». Декабрь 2002 года, Саше 19 лет, и он сенсационно, еще юниором, выиграл «Красногорскую лыжню». Других тележурналистов там, кроме меня, не было.
Полтора года назад, ровно 20 лет спустя, я попытался даже найти ту запись в архивах. Но тогда все записывалось на BETACAM кассеты. Помнишь все эти катушки, бобины? К сожалению, единственная найденная мной кассета от 2002-го заканчивалась на ноябре. Видимо, когда архивы переформатировали в цифровой формат, некоторые новостные выпуски не сохранились.
Ого, Соловьев серьезно занимался лыжами и обыгрывал Алексея Петухова
– Я помню, как ты выносил всех на студенческих стартах и боролся за победы на первенствах вузов, но никогда не знала: насколько серьезно ты занимался лыжами в детстве?
– У меня были довольно хорошие результаты: в Петрозаводске, где я вырос, я был в топе. По своему году рождения я попадал в тройку на всероссийских соревнованиях.
Причем впереди были Коля Круглов, который потом ушел в биатлон, и Рома Виролайнен, тоже петрозаводский лыжник, а сейчас еще и муж Даши Виролайнен. Я регулярно брал медали на детском «Празднике Севера», выигрывал тогда много минут у Алексея Петухова. Но тут есть ремарка: Алексей на два года меня младше.
В 1997-м, на год раньше обычного срока, я закончил школу, уехал в Москву и поступил на журфак МГУ. Тренироваться тут в конце 1990-х было крайне сложно: денег нет, машины нет, студенческая жизнь захватила… У меня в спортивном дневнике даже сохранилась запись красной ручкой: «На этом Вс. Соловьев завершил карьеру в связи с переходом на другую работу».
Я не тренировался вообще, но на старых дрожжах на первом курсе все равно выигрывал чемпионат МГУ. Потом дрожжи стали прокисать, я постепенно стал кому-то проигрывать. И только ближе к аспирантуре вернулся в спорт. Хотел получить спортивную стипендию и уехать в США.
– Дурацкий вопрос, но не могу не задать: как с твоим ростом ты вообще оказался в лыжах? Таких высоких лыжников не бывает!
– Во-первых, я жил в Карелии, где лыжи – вид спорта номер один. А во-вторых, у меня старший брат занимался лыжами и я тянулся за ним. У нас был очень классный детский тренер, Владимир Федорович Захаров, настоящий педагог. Мы и в походы ходили, и на подледную рыбалку, куча интересного.
Я люблю зиму: родился в январе, даже в младенчестве по рассказам родителей лучше всего спал на морозе, на балконе. Поэтому и лыжи я люблю всем сердцем, хотя умом и понимаю, что вряд ли с моей антропометрией чего-то добился бы в дистанционных гонках. А спринт в лыжах придумали, только когда я уже закончил школу и поступил в университет.
Но в детстве я параллельно много чем занимался: ходил в музыкалку, был футбольным вратарем (из нашей команды, кстати, вышел Владимир Петтай – будущий известный арбитр), прыгал в высоту, делал легкоатлетическое многоборье.
Сейчас задним умом понимаю, что лучше всего к моим физическим данным подошла бы гребля. Чисто на бумаге, я идеальный гребец – 2 метра ростом и 100 кг весом, плюс хорошие анаэробные возможности. Но меня осенило только на Олимпиаде-2004 в Афинах, когда мы вместе с Дмитрием Губерниевым ходили по эллингам и нас все принимали за спортсменов. Мне тогда было 23, я учился, работал – на переход в греблю не решился. Хотя гребной тренажер попробовал.
– Губерниев мне говорил, что именно собственная нереализованность в спорте дала ему гигантскую энергию, чтобы потом сдвигать горы в другой профессии. Ты подпишешься под этими словами?
– Честно говоря, не задумывался, но здравое зерно тут есть. Могу ли я отнести это к себе? Я действительно не успел пресытиться спортом, не добегал, как говорят. Но не думаю, что стал комментировать только потому, что не добился выдающихся результатов. Я здесь, в первую очередь, не ради карьеры, а потому что я это все очень сильно люблю.
Самый богатый сотрудник американского универа – тренер баскетбольной команды. Почему так?
– Ты учился в США. Как ты там оказался?
– Как раз помогли неутоленные спортивные амбиции. Люди, с которыми я в детстве успешно соперничал, к 2005 году стали становиться членами сборной, даже чемпионами мира, как Василий Рочев. И мне захотелось вернуться.
К тому моменту я учился в аспирантуре журфака МГУ и работал на «НТВ-Плюс». Карьера потихоньку развивалась: у меня появилась своя программа по понедельникам, потом меня признали лучшим журналистом, освещавшим велосипедный спорт…
Но начало нулевых – трудное время. Несмотря на внешний успех, в какой-то момент мне стало нечем платить за квартиру и пришлось вернуться в общагу МГУ. Повышать зарплату мне не собирались, и тут я понял, что нужно что-то менять.
Увидел варианты с бизнес-образованием в США, очень загорелся. Но как туда поехать, если нет денег? И тут пришла идея со спортивной стипендией. Это было как убить двух зайцев: уйти в другую сферу деятельности, где было бы больше перспектив, и снова погрузиться в спортивную жизнь, в тренировки.
– Куда ты в итоге поступил?
– Все было непросто, потому что мне уже было не 17-18 лет, а 24-25. Американцы очень жестко не пускают профессионалов, и мне нужно было везде подтверждать, что я никогда и ни копейки не заработал как спортсмен.
Кстати, уже потом, когда мы бегали лыжные гонки американского тура, там за первые 10 мест полагались призовые. И вот ты выигрываешь эти несколько сотен долларов, а потом на награждении говоришь: «Нет, не возьму!» Иначе нельзя.
Я в итоге попал в университет Нью-Мексика в любимом городе бегунов Альбукерке.
– Там разве есть снег?
– В городе, естественно, нет. Рядом горы, но и там снега немного. Поэтому мы в основном тренировались по горам бегом или на роллерах по дорогам общего пользования. А на выходные ездили кататься на лыжах куда-нибудь подальше, на границу с Колорадо.
– Чему ты учился?
– Я хотел получить MBA в экономике и бизнесе. Поэтому выбирал соответствующие классы: математика, статистика, экономика. Устроено это так: к каждому студенту-спортсмену прикреплен academical adviser. У него уже есть полученное от тренера расписание тренировок, соревнований. И вот вы встречаетесь, ты высказываешь пожелания, и он помогает составить оптимальное расписание.
Наша лыжная команда неофициально считалась самой умной в универе: по среднему баллу мы были близки к А, то есть по-нашему к «пятерке». А вот у баскетболистов или американских футболистов все было гораздо печальней. Но даже им оценки просто так не ставили, заставляли учиться.
Каждый день ты должен был приходить в специальную комнату, отмечаться там по пропуску и проводить минимум час. Внутри компьютеры, книжки, все необходимое. Так вот, к баскетболистам и футболистам туда приходили студенты-«ботаны» и за 8-10 долларов в час помогали с домашкой. У меня с учебой проблем особых не было, поэтому я пользовался бесплатным интернетом и писал письма домой.
Но тут нужно понимать, что студенческая команда по баскету или американскому футболу – это имидж университета. Если в городе нет клуба НФЛ или НБА, как в Альбукерке, то за студенческие клубы по этим видам спорта болеют абсолютно все. Это полные трибуны на любой игре, весь город в атрибутике, и естественно, все это не бесплатно. Знаешь, кто был самым высокооплачиваемым сотрудником нашего университета? Тренер баскетбольной команды!
– Сколько он зарабатывал?
– Миллион с небольшим долларов в год. А какой-нибудь суперзаслуженный профессор, светило науки – скажем, сто тысяч долларов. Естественно, профессоры были недовольны, бухтели, но сделать с этим ничего нельзя. Так устроена экономика.
– На что ты там жил?
– Само обучение для иностранного студента у нас стоило тысяч 15 долларов за семестр. У футболистов и баскетболистов спортивная стипендия покрывала не только стоимость обучения, но еще и позволяла арендовать жилье, питаться и так далее.
Наша лыжная команда была очень успешной, единственной в университете, которая побеждала на чемпионате NCAA. Но так как коммерчески она все равно была бесполезна, ее стипендии ни на что кроме самого обучения не хватало. Поэтому приходилось шевелиться.
Всяких подработок у меня было множество. Например, направлял людей на парковке во время матчей по американскому футболу. Поражался: матч, например, в 5 часов дня, а уже с 9 утра на паркингах сотни машин. Люди достают раскладные стульчики, жарят барбекю, заливаются пивом. И к матчу все уже в нормальной кондиции.
Еще писал для российского сайта «Евроспорта», в какие-то журналы про американскую жизнь… Крутился, потому что комнату снимать нужно было.
– Где ты поселился?
– Во многих крутых американских универах обязательное требование: первые годы учебы жить на кампусе, хотя это обычно дороже, чем снимать квартиру в городе. Но они хотят, чтобы студенты социализировались. У нас такого не требовали, и где-то через полгода я оказался в так называемом «лыжном доме».
Это был обычный дом на четыре комнаты, который снимала наша лыжная команда. Кто-то уехал, и для меня освободилось место. Аренда стоила по местным меркам недорого – порядка 1500 долларов в месяц за весь дом, то есть на четверых.
Есть еще одна фишка, максимум eligibility в студенческом спорте – это четыре года. По истечение этого времени, даже если ты еще учишься, заявляться на соревнования нельзя. Таких студентов обычно пристраивают помощниками тренера. У нас в доме как раз «освободил» мне место такой немец, участник Кубка мира по лыжероллерам.
– Знаю, что ты успел пожить еще и в Лос-Анджелесе. Как ты там оказался?
– После Москвы жить в Альбукерке было морально сложно. Прекрасно теперь понимаю главного героя сериала Breaking bad Уолтера Уайта. Размазанные по огромной территории одинаковые коричневые домики, ничего не происходит, общественного транспорта почти нет, без машины ты вообще не человек… Беспросветное уныние.
Так я понял, что нужно валить в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. В Лос-Анджелесе у меня были какие-то друзья, почти договорился, что буду выступать за университетскую команду в легкоатлетических кроссах. Но в тот период ко мне в США приезжали родители, мама умерла. Уехал домой, месяц меня не было, на спортивную стипендию я не попал.
Так что забил на спорт и просто учился в Калифорнийском университете. И только на последнем курсе увлекся сначала триатлоном, а потом велоспортом. Организовал студенческую команду и полюбил этот спорт всей душой.
Представляешь, каждый день в разных частях Лос-Анджелеса проводятся велосипедные заезды. Какие угодно: горные, скоростные, вокруг Rose Bowl (стадион, где проводился финал футбольного чемпионата мира-1994 – Sports.ru). И вот толпа 200-300 велосипедистов собирается и гоняет 10 кругов вокруг стадиона за час.
Первые разы я на поворотах вылетал из группы, ставил перед собой задачу продержаться хотя бы круг, потом два. Постепенно стал приезжать в толпе, потом пытаться выиграть. Там нет никаких призов, титулов, просто люди собрались покататься. Но у всех адреналин из ушей бьет!
– Окей, с велоспортом понятно. Но для триатлона нужно еще плавание, которым ты не занимался раньше.
– Да, это самое сложное. На лыжных дрожжах лучшим видом у меня на первых порах был бег, а худшим – плавание. Хотя в детстве у нас была физкультура в бассейне, и в целом плавал я уверенно. Помню, на сборах в Острове любил переплывать Гороховое озеро, а там километра полтора в длину.
Но конечно, в триатлоне пришлось учиться заново. Ежедневно пару часов в бассейне, плюс постепенно набранный «политический» вес – и вот уже плавание из моего худшего вида стало лучшим.
– При чем тут твой вес?
– Лишний жир сильно мешает в беге, не особо полезен на велике, а вот в плавании – как раз помогает держать правильное горизонтальное положение. Это единственная и главная причина, почему в плавании женщины так мало в процентном отношении проигрывают мужчинам относительно других видов спорта на выносливость. У них выше процент жира и лучше плавучесть.
Посмотрите любые массовые соревнования: начинающие женщины плавают лучше мужчин. И худые мужчины плавают хуже, чем толстые мужчины.
«Полтора года путешествовал с двумя рюкзаками. Кочевая жизнь тоже надоедает»
– Давай вернемся в США. Вот ты отучился в Лос-Анджелесе, что дальше?
– После завершения образования ты получаешь OPT (optional practical training – Sports.ru). Это право в течение года легально работать в США, с тем чтобы потом получить рабочую визу и остаться.
Так я оказался в местной телекомпании, где занимался ресерчем по международному профилю. Все шло довольно неплохо, но потом у фирмы начались финансовые проблемы. Массу народу они отправили в неоплачиваемые отпуска, а мне сказали так: «Раз у тебя идет OPT, то выгонять прямо сейчас мы тебя не будем, но и рабочую визу по его истечении не предложим».
В итоге у меня оставались два месяца, чтобы найти работодателя, готового сделать мне визу и помочь остаться в США. Но я вместо этого решил осуществить давнюю мечту и попутешествовать. Съездил на Аляску, на Гавайи, во Флориду…
Работу искал, но вполноги. И неудивительно, что не нашел.
И вот настало 10 октября, последний день моего пребывания в Штатах. Я сидел и думал: лететь домой? Ехать искать работу где-то еще? И вдруг увидел билет в Мехико на 23:59 того же дня. Решил, что это символично, продлить свое пребывание в США до последней минуты. Значит, судьба!
Так я оказался в Мехико и стал учиться в их главном университете. Я выбрал Latin American studies, куда входило масса всего: не только испанский язык и уроки мексиканской бизнес-культуры, но и кино, и занятия сальсой, например.
– Ты знаешь испанский?
– Тогда еще почти не знал, но я же жил в Лос-Анджелесе, работал на всяких полулегальных работах, а там без испанского сложно. Именно мексиканцев, кстати, меньшинство, в основном это гватемальцы, гондурасцы, никарагуанцы, сальвадорцы… Как минимум цифры и ругательства на испанском я быстро выучил.
Допустим, ты пробил колесо на машине. В англоязычном сервисе никто не будет с ним заморачиваться, тут же предложат купить новое. А в мексиканском за копейки наложат заплатку-жгут, и будешь ездить еще сто лет.
– Как ты после такой насыщенной жизни решился вернуться в Россию?
– Мне уже было ближе к 30, стало понятно, что нужно что-то решать со своей жизнью. У меня оставались сбережения с американской работы, и я подумал: когда, если не сейчас? И полтора года путешествовал!
Сначала объехал все уголки Мексики, потом продолжил: Гватемала, Гондурас, Сальвадор, Никарагуа, Коста-Рика, переезд на утлом суденышке в шторм из Панамы в Колумбию… С тех пор у меня в паспорте смылись все печати, и в каждой европейской стране меня уводили на допрос в специальную комнату.
Но на самом деле кочевая жизнь тоже надоедает. Полтора года я жил в хостелах или съемных углах. С одной стороны, классно – постоянно знакомиться с людьми, менять обстановку. Но с другой, каждый раз все повторяется очень похоже. Поймал себя на том, что уже говорю про себя одними и теми же словами.
У меня были с собой только два рюкзака, причем в них помещались педали и велотуфли. У меня же 49 размер ноги, найти обувь – проблема. Тусы у океана, серферская жизнь, когда тебе из одежды нужны только шорты и шлепанцы – волшебно. Но в какой-то момент захотелось ощущения дома. Так что я не жалею, что вернулся.
– Почему Москва?
– Я люблю Москву, хотя здесь и не родился. В плане организации жизни это один из лучших городов мира. Да, как и везде, есть пробки, зато почти все работает круглосуточно, нормально функционируют городские службы.
Допустим, Нью-Йорк после сильного снегопада встает намертво, убирать снег никто даже не пытается. Однажды было такое, что в Нью-Йорке метро сломалось из-за снегопада и я два часа шел пешком до ближайшей работающей станции.
А в Альбукерке, где снегопады бывают крайне редко, однажды из-за снега объявили три выходных. Ну, не могут они его расчистить, и все!
– Ты традиционно работаешь на Ironstar в Сочи в качестве диктора. Это ведь тоже испытание: 10 часов подряд говорить!
– На самом деле, не 10, а часов 16-17! Мы же начинаем до старта и финишируем с последним участником. Получается в среднем с 6 утра до 12 ночи.
Постепенно привыкаешь, но все равно физически непросто. Голос садится, ноги от постоянного стояния становятся чугунными. Если честно, мне кажется, просто пройти Ironman в свое удовольствие было бы проще, чем его комментировать.
– Как ты в течение комментария успеваешь есть, пить, ходить в туалет?
– Пользуюсь всеми наработками бегунов на длинные дистанции. По карманам распиханы гели, энергетические батончики, кока-кола всегда под рукой.
С санитарными паузами все просто, если есть напарник. Когда его нет, приходится выкручиваться. Однажды я комментировал для «НТВ-Плюс» чемпионат мира по велоспорту из Канады, групповая гонка шла 7 часов. Чтобы сбегать в туалет и прихватить еды, пришлось инсценировать потерю связи. Взял и пропал на полуслове, потом быстренько вернулся.
– Твой самый экстремальный комментарий?
– Мы с Сашей Скрывлей как-то комментировали ультра-трейл на 28 часов. Вот это было тяжело, мы практически вошли в транс. Я что-то банальное пошутил из «Джентльменов удачи» про шлем в пустыне, и мы стали оба ржать так, что не могли остановиться. Я за все это время спал два раза по часу, Саша – один раз.
– А ты сам делал Ironman?
– Нет, только «половинку». Никогда не любил экстремально длинных дистанций. Когда нет времени тренироваться дважды в день, ты можешь нормально подготовиться к какой-нибудь «десятке» или «пятнашке», но марафон и все, что длиннее, требуют гораздо большей подготовки.
В принципе, преодолеть «железку» в режиме похода выходного дня не так трудно. Как шутят спортсмены, в видах спорта на выносливость убивает не объем, а темп. Проехать 226 км в разминочном темпе – можно, но зачем? Хочется бороться, упираться, чтобы кровь из ушей, лактат до небес, а не выйти погулять.
– Говорят, твой голос – это лучшее, что может услышать триатлет. Значит, дистанция позади и ты встречаешь спортсмена на финише.
– На любительских стартах – особый вайб. Люди часто подходят, благодарят, удивляются, если я упоминаю о них какие-то личные подробности. А на самом деле, они же сами заполняют анкеты на стадии регистрации. Потом я все эти данные сортирую, распечатываю, раскладываю по папкам, чтобы быстро находить.
Прекрасно понимаю, какое это счастье: ты приехал в другой город болеть за маму/папу/брата, вот он финиширует, и вдруг про него рассказывают, что он любит, какой путь он преодолел. В этом смысле профессия эннаунсера очень благодарная.
– Ты долго готовишься к комментариям?
– Если это короткая лыжная гонка Кубка мира в середине сезона, могу почти не готовиться. Я и так этим живу, за всеми результатами слежу, чувствую себя уверенно.
Но как правило, подготовка занимает больше времени, чем сама трансляция. Изучаю протоколы, рою соцсети про каждого участника, звоню знакомым экспертам.
– Что тебе больше нравится: работать диктором или телекомментатором?
– Скорее комментировать, особенно если речь про топовые гонки – Олимпийские игры, чемпионаты мира. Я по характеру не тамада, порой не хватает эмоций, шуток, даже голоса. К восьмому-десятому часу связкам стабильно приходит конец.
– Твой секрет экстренного спасения голосовых связок?
– Знакомый певец мне рассказал про экстракт алоэ в ампулах. Заливаешь его в горло прямо во время работы, и связки смягчаются. Но как-то на трейле на Эльбрусе мне не помогло даже это. Голос ушел, и все, пришлось прибегнуть к тяжелой артиллерии. Небулайзер с дексаметазоном, пара ингаляций – и часа через четыре я снова нормально разговаривал.
С тех пор периодически пользуюсь в профилактических целях. Особенно если несколько дней подряд приходится работать по много часов.
– Почему ты, в отличие от многих коллег, минимально пиаришься? Даже телеграм-канал завел буквально несколько дней назад.
– У меня нет острого желания быть звездой. Помнишь прозвище Петтера Нортуга в соцсетях Jantelov? Jante – это что-то из протестантской этики, когда нужно работать и не выпячиваться. Ну, я тоже из северо-западной республики нашей страны, менталитет у нас похожий на скандинавский.
К тому же я трезво понимаю, что для многих вещей мне не хватает харизмы, артистизма. Да и не готов вести образ жизни Димы Губерниева, который порой совершает по три перелета в день. У меня еще есть офисная работа в одной из спортивных компаний-производителей, плюс комментирование и поездки на соревнования…. Специально посчитал, с середины декабря и до сих пор у меня был только один выходной день – 8 января.
На самом деле, у меня давно была идея завести блог на ютубе с упором на лыжи зимой и летом на велотриатлон. Но как показало время, правильно сделал, что не полез. Это бы потребовало огромных вложений сил и времени, а монетизации в обозримом будущем я не вижу.
В России – бум бега и триатлона. Но почему тогда нет топ-спортсменов?
– Помоги разобраться: почему в России появилось столько креативных соревнований для любителей, а турниры для профессионалов по-прежнему проводятся так, что интересны только этим самым профессионалам? Что мешает на каком-нибудь чемпионате России тоже пригласить крутого диктора или устроить активности для болельщиков?
– Мне кажется, глубинная причина в том, что наш спорт – это не шоу для зарабатывания денег, как в США или даже местами в Европе, а тяжелая работа по добыванию медалей. Отсюда другая структура финансирования, где деньги, которые приносят болельщики, не играют почти никакой роли. И некоторым федерациям даже проще провести соревнования в тишине и без зрителей, чтобы не заморачиваться.
А еще, наверное, у нас ушла как таковая культура боления. Даже в игровых видах болельщиков не так много, а уж в лыжах – подавно. Хотя в прежние времена на лыжи и биатлон ходили толпы, достаточно вспомнить «Красногорскую гонку» или чемпионат мира по биатлону в белорусских Раубичах в 1980-е.
– Еще один феномен: за последние годы любительский триатлон у нас стал невероятно популярен. При этом результаты профессиональных триатлетов как были очень средними на мировом уровне, так и остались. Получается, между любительским спортом и профессиональным нет никакой связи?
– Ну, во-первых, прошло слишком мало времени. Понятно, что любители не станут профессионалами, нужно хотя бы лет 10-20, чтобы подросли их дети. А во-вторых, я в принципе не уверен, что нынешний бум может дать результаты. Он касается в основном Москвы и Питера, а тут слишком много соблазнов у подрастающего поколения.
В США, например, результатов чаще всего добиваются дети родителей из низшей страты среднего класса. То есть у людей есть деньги, они готовы их тратить на спортивное развитие ребенка, но при этом ребенок растет не в роскоши и мечтает жить лучше. У нас прослойка таких людей не слишком велика.
Даже в Норвегии, кстати, тренеры стали жаловаться на нехватку селекции. Потому что у детей из отдаленных регионов нет доступа к качественному инвентарю, в итоге они проигрывают детям из городов, представителям спортивных династий и в итоге бросают. А ведь там наверняка тоже есть самородки.
«Если бы россияне выступали на лыжном Кубке мира, кардинально там ничего бы не изменилось»
– Ты согласен, что лыжный Кубок мира без россиян стал скучным?
– Категорически не согласен. Да, в этом сезоне почти все гонки у мужчин выиграли норвежцы, но это разные норвежцы! В первых восьми гонках было семь разных победителей. Плюс выигрывали французы, на пьедестале стояли чех, австриец… Разнообразие присутствует.
Если бы наши выступали, на мой взгляд, кардинально бы ничего не изменилось. Ну, были бы в топ-8 семь норвежцев и Большунов. Саша тоже на европейском быстром снегу все подряд бы не выигрывал. Спринты, скорее всего, так же забирал бы Клэбо, а из дистанционных гонок Саша выигрывал бы, ну, скажем, половину. Конечно, нашим болельщикам так было бы интересней. Но разве глобально это бы изменило сами соревнования?
– Что скажешь про Веронику Степанову? Она смогла бы вклиниться в борьбу за награды Кубка мира?
– Было бы очень интересно посмотреть. У Вероники на взрослом уровне пока было минимум гонок, даже сложно судить. Но думаю, с высокой долей вероятности Степанова боролась бы за награды как минимум в своих коронных коньковых дисциплинах. Не факт, что обгоняла бы Джессику Диггинс, американка тоже тяготеет к коротким дистанциям свободным стилем. Но составила бы ей конкуренцию.
– Как ты относишься к идее Степановой не общаться с пишущими журналистами, так как это «прошлый век»?
– У Вероники есть команда опытных в медиасфере людей. Она пытается развивать собственные каналы, которые можно монетизировать и продвигать в том числе с точки зрения политического капитала, а не размывать аудиторию по разным источникам. Порой это неочевидно, местами спорно, но наверное, такой подход имеет право на существование.
Невозможно отрицать, что сейчас социальные сети действительно составляют конкуренцию стандартным СМИ и превратились в один из основных источников информации.
И главное, что вся эта активность не мешает ей на лыжне.
– Сколько российские лыжи смогут безболезненно существовать в режиме изоляции? Ведь понятно, что уровень рано или поздно начнет падать.
– Трудно сказать, потому что это зависит от многих факторов. Если будет такой же насыщенный календарь, призовые, внимание медиа – то довольно долго. По сути, сейчас реально потерял финансово из наших спортсменов только Большунов. Остальные скорее выиграли, и уж развитие внутреннего спорта сейчас точно в плюсе.
Пока я думаю, что наши лыжники плюс-минус на том же уровне, что и были до Олимпийских игр в Пекине. О деградации речи нет.
– Твой любимый комментатор?
– Я давний поклонник творчества Василия Уткина. Мы вместе работали, во время Олимпийских игр-2002 в Солт-Лейк-Сити я был у него редактором одной из программ. Его работа со словом, творческий подход – это супер.
Если брать только наши циклические виды, мне всегда нравился Сергей Курдюков. У него есть, пожалуй, главное качество для любого комментатора – он классный рассказчик. Не столь важно, как ты разбираешься в спорте, ошибаешься или нет, но если ты умеешь что-то рассказать так, что все заслушаются – подавляющее большинство зрителей тебе все простят.
Фото: РИА Новости/Павел Бедняков
